Колеса застучали иначе, когда они въехали на рельсы внизу холма. Здесь, в воздухе, на путях, поддерживаемых шаткими железными опорами, они услышали, как глухой сердечный ритм сменился более показным, звонким & музыкальным. Воздушные рельсы превратились в искусственные небеса. Шроаки скользили под ними под дождем из конденсата, падавшего на них с изнанки верхних путей.
Вверху рельсы, внизу рельсы. Они поднялись уже на шесть, семь ярдов, сотрясая головоломку подпорок, переводя стрелки, проталкиваясь к самой сердцевине. Они испуганно переглядывались, чувствуя, как раскачиваются под ними пути.
– А эта штука не завалится? – прошептал Деро.
– Нет, о ней наверняка заботятся ангелы, – ответила Кальдера.
– Будем надеяться, – сказал Деро.
– Будем.
Сквозь рельсы наверху пробивались солнечные зайчики. Поезд Шроаков был весь пестрый, как будто шел через лес.
– & кто только ухитрился здесь разбиться? – спросил Деро, глядя на заброшенные поезда, которые, казалось, приросли к рельсам. Один был уже недалеко. Они приближались к нему.
– Неосторожные люди, – сказала Кальдера. – Невезучие. – Она оглядела антикварные очертания поезда. – Правда, их никто не разбивал. Их здесь… упокоили. – Поезд был тяжелым, мощным, его очертания хранили следы эстетических представлений древности. У него не было ни трубы, ни других следов выхлопных органов; сзади торчала рукоятка. Заводной.
– Может, тут вот что произошло, – предположила Кальдера. – Поезд, наверное, из Камми Хамми. Они проехали половину, завод кончился. А ручку-то тут не повернешь – слишком мало места.
Поезд висел над ними на крутой боковой ветке, словно хищник, следя за каждым их движением. Из его окон свисали стебли плюща & колючие плети ежевики. В них запутались – по крайней мере, в окнах переднего вагона, – какие-то инструменты, попорченные дождями шлемы & кости. Пышная флора заняла все пространство внутри поезда, вытеснив наружу мертвецов.