В этой географической точке, которая зовется Москва и которую легче всего представить — астрономически — пересечением широт и долгот, потому что здесь в море только так означались путины), остались дела, друзья, борения, ночи, рассветы, жена, усталость, тридцать пять лет жизни, картины, тщеславие, пыль в мастерской, и все время — в страхе — представлялась пустыня сентябрьской российской ночи, волчьи российские просторы, дребезг вагонных сцеплений, поезд в ночи, купе международного вагона, где он один со своими мыслями, и поезд шел в Москву, и там, впереди во мраке, возникали зеленоватые огни Москвы; и все двоилось: один Лачинов стоял у окна в купе международного вагона и мучился перед Москвою, другой Лачинов с астрономических высот видит и эту пустыню ночи, и поезд в ночи, и Москву, и темное купе, и человека — себя же — в купе у окна: и тот, и этот — один и тот же — думал о том, что в Москве, на Остоженке навстречу выйдет безмолвная и ждущая жена, а на столе у телефона лежит десяток ненужно-нужных телефонных номеров, и ни жена, ни телефоны — страшно не нужны.