рез два-три я смогу всё организовать.
— А Ана-атолий?
— Анатолия я возьму себе в штат. И его маму Наталью Петровну — секретарем.
— Правда? — Надя оторвала голову от Богданового плеча, где ей, кажется, было очень комфортно, повернула к мужу опухшее от слёз лицо. Ему стоило много усилий, чтобы не улыбнуться, таким мило трогательным оно было. Раскрасневшееся, с заплывшими глазами, распухшим носом и губами — самое красивое, самое любимое лицо на свете.
И он подумал: «Ты можешь быть сильным, умным и успешным и во множестве случаев правым, но какое это имеет значение, если та единственная женщина, за которую ты готов отдать жизнь, плачет? Если ты не можешь её защитить? Если ты вообще ничего не можешь сделать? Хотя почему не можешь? Ты же мужчина! Ты сильный и умный, и она нуждается в твоей защите. Она готова нести свой «крест» и дать жизнь другому созданию, за которое ты тоже будешь готов отдать свою жизнь. Какое счастье иметь такую возможность… О господи, что за бред я несу? Счастье лишиться жизни…
А ведь да! Счастье!