Юные советские киногении двадцатых очищали кадры своих великих лент, борясь с “буржуазным кинематографом царской России”. Михаил Ромм в “Тринадцати” следует заветам Кулешова и Эйзенштейна и создает экранное пространство, на котором любые идеологические разговоры кажутся ненужными. Оно само свидетельствует в пользу тех, кого режиссер обозначил как “наших”.
