Первый акт, с его великолепием богатого дома, создавал бы живописный контраст со вторым, где мы увидели бы расточительного сына в обстановке кричащей и нарочитой пошлости, окруженного изнеженными, женственными мужчинами и неженственными женщинами, проматывающего свое состояние в «дальней стороне». В третьем акте можно было бы показать его падение, заканчивающееся глубоким отчаянием, затем перелом в чувствах, затем трогательные слова: «Встану, пойду к отцу моему!», и, когда четвертый акт вернет нас в его отчий дом и покажет нам несчастного отверженного, который нерешительно замер у дверей, осыпаемый насмешками толпы безразличных слуг, которые с радостью бы прогнали нищего назад к голодной смерти, и старика-отца, который устремляется из дома, чтобы прижать странника к своей груди, – не может ли так статься, что некоторые глаза, даже у самых грубых завсегдатаев галерки, «увлажнятся самыми радостными слезами», и некоторые сердца наполнятся новыми и благородными мыслями, и пробудится дух «почитания» к тому, что справедливо, к тому, что чисто, к тому, что прекрасно», – дух, который не исчезнет бесследно