Глядя на Ермолкина, казалось, что родила его типографская машина и завертывала вместо пеленок вот в эти самые гранки и верстки, и, как в эту серую бумагу, навсегда впечатались в его сознание и в каждую его клетку несъедобные и мертвые слова.
СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ НАСТОЛЬКО ОБЪЕКТИВНО ХОРОША, ЧТО КАЖДЫЙ, КОМУ ОНА НЕ НРАВИТСЯ ПОЛНОСТЬЮ ИЛИ ЧАСТИЧНО, ЯВЛЯЕТСЯ СУМАСШЕДШИМ
Когда человек спорит, — говорил он, бывало, Ревкину, — он же не истину хочет доказать, он хочет доказать, шо он умнее тебя. Поэтому я всегда соглашаюсь. Хочешь быть умнее — будь.
Когда-нибудь вы поймете, что у Ленина есть ответы на все вопросы.
что рожденных ею близнецов Догнатием и Перегнатием.)
ПОДОЗРЕНИЕ ЯВЛЯЕТСЯ ДОСТАТОЧНЫМ
ОСНОВАНИЕМ ДЛЯ АРЕСТА
АРЕСТ ОБВИНЯЕМОГО ЯВЛЯЕТСЯ ДОСТАТОЧНЫМ
И ИСЧЕРПЫВАЮЩИМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ ЕГО ВИНЫ
ПОДОЗРЕВАЕМЫМИ ЯВЛЯЮТСЯ ВСЕ
ПОДОЗРИТЕЛЬНЫМ ЯВЛЯЕТСЯ ТОТ, КТО ЗАМЕЧЕН
В ЧЕМ-НИБУДЬ ПОДОЗРИТЕЛЬНОМ
НАИБОЛЕЕ ПОДОЗРИТЕЛЕН ТОТ, КТО
НИ В ЧЕМ ПОДОЗРИТЕЛЬНОМ НЕ ЗАМЕЧЕН
КАЖДЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ МОЖЕТ
СТАТЬ ОБВИНЯЕМЫМ
А на волю хочется? — спросил Чонкин.
— На волю? — удивился Калюжный. — Ни. А шо там хорошего?
— Как? — всполошился Чонкин. — Дак как же чего хорошего? Ну, там… это… солнышко светит, птички поют.
— А на шо тоби та птичка? Шоб вона тоби на голову какнула?
Был воздух прозрачен и чист.
Шел в бой Афанасий Миляга,
Романтик, чекист, коммунист.
Сражаться ты шел за свободу…
Тут Серафим запнулся и, кусая губы, стал смотреть в потолок. Он забыл, что дальше, он понимал, что запинка его ужасна, и от сознания того, что она ужасна, слова стихов совершенно вылетели из хмельной его головы.
— Сражаться ты шел за свободу, — повторил Серафим и оглянулся на Борисова. Тот стоял с каменным лицом.
— Сражаться ты шел за свободу, — еще раз повторил Серафим. Он опять оглянулся на Борисова, но тут из-за кулис показалось лицо Фигурина.
— Покинув родимый свой кров, — громким шепотом подсказал Фигурин.
У Бутылко отлегло от сердца.
Сражаться ты шел за свободу, —
продолжал он уверенно, —
Покинув родимый свой кров,
Как сын трудового народа…
И тут память его опять отказала. Он в который-то раз оглянулся на Борисова. Тот молчал. Бутылко ждал, не высунется ли Фигурин. Фигурин не высовывался.
Бутылко лихорадочно перебирал возможные варианты. Он думал, что, если бы вспомнить рифму, она помогла бы ему и вытянуть всю строку. И в самом деле, вместе с приходящими на помощь рифмами тут же сами собой складывались новые строки. «И будь бесконечно здоров», — сочинялось в голове Бутылко. Нет, не то. «Защитник тревожных коров». Опять не то, почему коров? И почему тревожных? «Спаситель задумчивых вдов?»
Борисов, отстранив локтем Серафима, объявил:
— Траурный митинг окончен.
Он дал знак музыкантам, музыканты надули щеки, траурная мелодия вновь растеклась по залу.
Не брал я, бля буду, век свободы не видать, не брал.