Когда роман заканчивался, чтец писал на последней странице: «Прочитано», подобно тому как на понравившихся китайскому императору рисунках полагалось — говорят, по приказу владыки — начертать красными чернилами: «Увидено». Ибо память у Абдул-Хамида, как у любого мнительного и скорого на отмщение человека, была великолепная.
Именно эта скудость их воображения и сделала катастрофу неизбежной, направила историю по известному нам, а не какому-либо иному пути.
По правде говоря, в Османской империи ни одну проблему нельзя было решить, не посадив кого-нибудь в тюрьму.
К тому времени, когда Пакизе-султан и ее муж изучили все содержимое папки Сами-паши и обсудили все, что можно было обсудить, воцарившийся в городе хаос, который порой называют «чумной анархией», принял уже поистине ужасающий размах.
И жилище Марики, и самые любимые им сны были для него запретной территорией.
Пакизе-султан никогда прежде не видела повешенных, но сразу все поняла.
В сопровождении охранников, шедших по сторонам и следом, Командующий вышел на проспект Хамидийе (все османские названия предстояло поменять), а затем свернул в сторону улочек между собором Святой Троицы и речкой, туда, где было много лавок.
Пакизе-султан, проведшая всю свою жизнь во дворцах, считала, что настоящая любовь — счастливое, глубокое и искреннее чувство близости между мужчиной и женщиной.
Людям Сами-паши, коих, как мы помним, было восемнадцать человек, противостояло десять подручных Рамиза, которые, вступив в перестрелку, старались не столько убить кого-нибудь, сколько уберечься.
Говорят, что из бухт севернее Ташлыка снова стали вывозить людей на Крит.