Письмо, написанное карандашом, подобно разговору вполголоса,
настоящая власть, вершинная, уже ни в чем не нуждается, кроме одного: только бы помнили о ней всегда, в каждую минуту жизни. Подлинная власть похожа на любовь: забыл о ней – значит, изменил.
Выходя на Фонтанку, Иван Дмитриевич ощутил сильное желание немедленно выпить рюмку водки. Он завернул в ближайший трактир, сел за столик. Хозяин заведения мгновенно узнал почетного гостя – и сам подскочил к нему вместо полового.
– Рюмку водки и грибочков соленых, – коротко распорядился Иван Дмитриевич, разглядывая изображенную на стене Цереру с рогом изобилия.
Она веером рассы́пала перед собой какие-то фантастические южные плоды, которые никогда не водились в этом третьеразрядном трактире, где величайшим деликатесом почитался моченый горошек. Церера зазывно улыбалась посетителям, каждая грудь у нее была, наверное, фунтов по шести.
На стоявшем в углу бильярде игроки и двух шаров разыграть не успели, как заказ уже был доставлен.
– Что, Иван Дмитриевич, притомились? – участливо спросил трактирщик, сгружая на столик соленые грибочки, из уважения к гостю положенные в фарфоровую сахарницу. – Ну да Бог милостив. Сыщете злодеев – так австрийский император вас орденом пожалует
Путилин считался грозой преступного мира столицы, при этом в его облике не было ничего пугающего – обрамленное бакенбардами умное лицо, проницательные карие глаза, мягкие манеры.
Сын мелкого чиновника, Путилин родился в Новом Осколе, уездном городишке Курской губернии, в 1830 году и на всю жизнь сохранил южнорусский выговор – произносил, например, «ахенты», а не «агенты».
одном из моих романов о нем ни разу не берет в руки револьвер. Его оружие – старомодная наблюдательность и знание «во человецех сущего».
В отличие от детективов-суперменов, мой Путилин неуклюж, у него больной желудок, и ни в од
Они думают, что стоят на берегу моря, а перед ними – пруд. Им мерещится на воде след ветра, предвещающий бурю, – а это водомерка
Матушка учила меня остерегаться мужчин с холодными руками и женщин – с горячими.