Они смеялись, когда их губы соприкоснулись, — Элиза ощутила улыбку на его губах и улыбнулась еще шире, слишком счастливая, чтобы обеспокоиться тем, что скорее препятствует, чем помогает поцелую. Но потом Мелвилл сжал пальцами ее подбородок, наклонил ее голову, а сам приоткрыл рот и...
Что сказать, в конце концов, на свете есть множество занятий, гораздо более важных, чем разговоры.
Изъян храбрых поступков, подумалось Элизе, заключается в том, что они и близко не приносят той радости, какую можно было бы ожидать.
— В среду вечером меня одолели хорошие манеры.
— Убийственный недуг. Я рада обнаружить, что вы от него излечились.
Высший свет шепчется обо мне с тех пор, как я родился, — сказал Мелвилл, словно прочитав мысли Элизы по ее лицу. — И если бы меня хоть на секунду обеспокоили чужие мнения, мне пришлось бы удалиться в монастырь к монашкам.
— Вы хотели сказать, к монахам? — спросила Элиза, вместо того чтобы признать благостное воздействие его речей.
— Нет, к монашкам, — повторил Мелвилл. — Должен же я получить хоть какое-то удовольствие?
Будьте к ней добры, Оливер, — сказала Элиза, не оборачиваясь. — Она очень молода, и то, какая она сейчас... еще может измениться.
Она величайшее мошенничество из всех мне известных. Влюбленный человек готов сделать что угодно, простить что угодно во имя любви. Предмет нашей страсти может оказаться труслив, эгоистичен, легкомыслен, ставить нас на последнее место, всегда... и все же в своем поклонении ему мы сделаем почти что угодно, какие бы несчастья это нам ни причинило, как бы ни была ничтожна вероятность того, что мы получим взамен нечто равноценное.
Полноте, вы ведь не можете постоянно заимствовать мой! — парировала Каролина. — Для такого во мне недостаточно доброты.
Она очень строга, ее материнское мнение столь веское и столь громогласное, что рядом с ним мое собственное усыхает.
Мы танцевали под эту мелодию? — спросил он едва слышно.
Его голос, казалось, сливался со звучанием самой тихой скрипки в квартете.
— Да, — прошептала Элиза,
об этом осведомлен, — прошептал Мелвилл, наконец сложил веер и протянул его Элизе. — Сомерсет тоже покраснел. Конечно, не так очаровательно, как вы, но, надеюсь, к концу вечера он достигнет багрового оттенка.