– Он фашист, да?
– Он вовсе не фашист, – серьезно ответил Матвей.
– Тогда зачем он живет в фашистском городе?
– Там у него дом и работа.
– Мог бы уехать!
были чужие люди, так быстро и ловко перевоспитанные советским режимом, словно до него никакой истории не было. И Лидочку порой изумляла забывчивость окружающих. Ведь Марте уже за тридцать, революцию она встретила взрослой, может быть, успела окончить гимназию. Как приятно, наверное, существовать, не помня о прошлом. А завтра уже не будет и сегодняшнего…
здоровье индивида перестало быть его собственностью – на здоровье претендовало государство.
Та деревня, что, голодная и пугливая, но невероятно живучая, вторглась в Москву в последние годы, не могла и не смела селиться в центре, а осваивала полузастроенные просторные, отгороженные заборами домишки Сокольников, Марьиной Рощи, Калужского шоссе и иных московских углов…
Наверное, ненависть увеличивается от бессилия что-либо сделать.
здоровье индивида перестало быть его собственностью – на здоровье претендовало государство.
– Но что тогда все это означает? Что с нами происходит?
Это был вопрос, который она, видно, задавала множество раз – но только себе, боясь любого собеседника.
– То, что наша страна сошла с ума
И пока у нас в стране есть диктатор – остаются шансы победить все остальное человечество.
Господь создал мужчин только для того, чтобы они вытирали женщин махровыми полотенцами и высушивали их своим телом…
История учит – вы ей передайте это, пожалуйста, – что еще никто ничего не добился, стреляя в негодяев. Они неистребимы, как головы горгоны, – их можно убить только вместе с системой, которая их породила.