Подчеркивание немцами своих потерь было прежде всего средством уклонения от бремени коллективной вины.
Преступления Третьего рейха, «о которых почти никто ничего не знал», писал он, противореча действительности, почти не являлись «предметом разногласий». Большинство людей, по его наблюдениям, продолжали верить, как верили многие годы, что Вторая мировая война стала в большей или меньшей степени продуктом Первой мировой — войны, навязанной Германии «известными американскими финансовыми кругами» (читай: евреями). Дик утверждал: «никто ничего не знал» о преступлениях нацистов, кроме того, многие его сограждане продолжали верить, что евреи несут ответственность за войну, разгром Германии и ее послевоенные невзгоды.
Идея коллективной вины вызывала у людей такую тревогу, что ученые уподобили ее травмирующим воспоминаниям
чем лучше жилось человеку в Германии при Третьем рейхе, тем хуже он питался после его краха»
Подчеркивание немцами своих потерь было прежде всего средством уклонения от бремени коллективной вины.
Психологическое исследование 1944 г. с участием людей, связывающих свои симптомы болезни с переживаниями во время воздушных налетов военного времени, показывало, что разговор о чувствах может привести к депрессии [56]. Иными словами, культура молчания была не только общим социальным императивом, возникшим из табу вокруг нацизма и войны, — она была рекомендацией авторитетных врачей.
Очень многое из того, что мы знаем о мире, приходит к нам из вторых рук: от родителей, друзей, учителей, из СМИ; в значительной мере мы принимаем это на веру. Например, по словам историка науки Стивена Шейпина, мы можем «знать» состав ДНК, не проверив эту информацию лично. В этом смысле знание и доверие связаны. Чтобы «что-то знать», нужно доверять другим людям как коллективному свидетелю общей реальности, а также институтам, поставляющим данные, которые обусловливают повседневное существование.
Хотя «мы могли бы иметь рай на земле, если бы только все поладили», Эберлингу это казалось невероятным. «Если бы Иисус вернулся, люди снова распяли бы его» [84].
Колдовство как воплощение социального конфликта и подозрительности являлось частью более широкой культуры разоблачения — например, традиции доносительства властям на соседей за всевозможные проступки, как уже отмечалось, пережившей Третий рейх.
Всякий раз, когда люди перечисляют свои добродетели и перестают задаваться вопросом об истоках провала, имеет место теодицея[4] — поиск скрытого смысла событий, первопричин, если непосредственные причины кажутся неудовлетворительными