когда все идет прахом, нам все же дано унести с собой в могилу одно чувство: преданность тем, кого мы любим
Я был крещен лютеранином, – начал Мартин Силен, оживленно жестикулируя. – Это церковь, которой давно уже нет. Я стоял у истоков дзен-гностицизма – ваших родителей тогда еще на свете не было. Успел побыть католиком, адвентистом, неомарксистом, ярым фанатиком и потрясателем устоев, сатанистом, чуть ли не епископом пофигистов. Я даже что-то пожертвовал Институту гарантированного перевоплощения. Теперь я с удовольствием могу сообщить, что я простой язычник.
Язык не просто служит для выражения мысли, но делает возможной саму мысль, которая без него не существует
одежда и паректированная фигура были в меру роскошными, но без тени экстравагантности, кудрявые волосы – коротко подстрижены. В любом его слове и движении сквозила та спокойная уверенность в себе, о которой мечтают все, но добиваются лишь избранные. Его ум был очевиден, внимание к другим – неподдельным, остроумие вошло в поговорки.
Я невзлюбил этого сукина сына с первого взгляда.
Консул сделал большой глоток.
– Древнее китайское проклятие, – повторил он. – «Чтоб ты жил в интересное время».
Могло быть и лучше, – сказал он. – Но иногда это все, что у нас есть.
Я снова стал заглядывать в церковь и в бутылку (на самое донышко) и пришел к выводу, что религия проигрывает алкоголю в продолжительности и качестве даруемого утешения.
Богу надоела чушь, которую мы царапаем на стенках его сортира.
Я словно голубь, заблудившийся в руинах Рима.
Матушка погибла вместе со Старой Землей. Около половины Старых Семей отказались покинуть планету, когда началась агония. Мне было двадцать, и я горел романтической мечтой погибнуть вместе с родным миром. Матушка, однако, решила иначе.