В тот год мне исполнилось тридцать пять. Когда мне было двадцать, я считал, что люди, перевалившие тридцатилетний рубеж, балансируют на грани старческого слабоумия.
Присядь у огня, а я устроюсь у тебя на коленях, прозвучал в моем сознании настойчивый голос кота.
Я обменялся с ним взглядами. Потом мы оба вежливо отвернулись. Но он успел разглядеть мою израненную душу.
Он потерся мордочкой о мою ногу.
Возьми кота. Тебе станет лучше.
Не думаю.
Он продолжал настойчиво тереться о мою ногу.
Возьми кота.
Я не хочу держать на коленях кота.
Неожиданно он поднялся на задние лапы и вцепился когтями мне в ногу.
Не спорь. Возьми кота!
Шут поднял корону и надел ее на голову. Я затаил дыхание.
Ничего не произошло.
Я смотрел на него, испытывая одновременно разочарование и облегчение. Несколько секунд между нами висела тишина, а потом Шут захихикал, и мы оба громко расхохотались. Напряжение отпустило, и мы смеялись, пока по щекам у нас не потекли слезы. Когда мы немного успокоились, я посмотрел на Шута, так и не снявшего деревянную корону, так и оставшегося моим другом, каким он всегда для меня был.