– И да и нет. – Лале качнул головой. – Я верю, что, когда мы умираем, нас ничего не ждёт – совсем ничего, только тьма и тишина, и мы все это знаем, просто боимся себе признаться. Механизм останавливается. Мы расползаемся в земле на мельчайшие частицы, превращаемся в почву и воздух, рассеиваемся звёздной пылью. История продолжает свой ход, время, как и прежде, возносит и перемалывает новых людей, а мы сходим со сцены, будто не очень важные актёры, и никто не замечает нашего отсутствия – ибо что есть крохотная человеческая жизнь по сравнению с громадной Вселенной?
– Не понимаю, как вы можете об этом шутить.
– Ну а что мне, рыдать постоянно? – Ольжана отвернулась. – Пока не хочется.
мир слишком опасен, чтобы бороться со всем сразу.
Всё проходит, остаются лишь трава и обрывки воспоминаний, и ничего с этим не сделаешь. Зато теперь все жизненные невзгоды казались лёгкими, неизбежно решаемыми – и от этого становилось сладко-спокойно.
– Знаете, – произнёс Лале задумчиво, – я ведь, в сущности, одинокий человек, и мне приятно, если кому-то любопытна моя жизнь.
не вот одиноко, и я меняю чародейские дворы, надеясь найти место, где буду счастлива. А что-то всё не так… Пожалуй, надо пойти замуж. Если Сущность не разорвёт, обязательно пойду. Правда, меня пока не зовут, но ничего.
Лале удивился:
– Зачем вам замуж?
– Ну как же.
За те семь лет, что Юрген провёл рядом с Чарной, он уяснил: та могла быть или равнодушно-спокойной, или недовольной.
«Всё хорошо, – говорила она себе. – Однажды всё будет хорошо».
И она больше никого не будет бояться.
«Если тебя встретят злые джинны, то они омоют слезами полы твоих одежд – ибо ты источаешь свет, против которого они бессильны».
– Всегда наступает момент, когда зрители расходятся, а кулисы закрываются. – Свет начал таять и опадать хлопьями. – И мы остаёмся наедине с тем, что с таким усердием затискивали в чужую кожу.