Я попыталась объяснить ей, что на пикеты ходят не затем, чтобы остановить события. На них ходят, чтобы выступить свидетелем того, что в противном случае государство сделало бы в полной темноте.
может ли быть так, что женщины всегда уже в какой-то мере мертвы, или наоборот, в какой-то мере еще не начали существовать
Она хотела бы иметь непроницаемое, самодостаточное тело, не подверженное бесконтрольным нуждам и желаниям, ни своим, ни чужим. Она хотела бы иметь тело, которое невозможно травмировать, осквернить или покоробить, если только оно само того не пожелает.
Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы
Принято считать, что мы ворошим семейные истории, чтобы узнать что-то о самих себе, чтобы в погоне за сверхценным «самопознанием» катапультироваться, подобно Эдипу, на тропу, ведущую к откровению какого-то первородного преступления, какой-то первородной истины.
Внезапная смерть — это один из способов (ужасный способ, полагаю) зафиксировать детали человеческой жизни.
У матери был новый муж, но его присутствие ощущалось чужеродным, мерцающим.
Книга-катастрофа, книга-бомба, книга-предательство.
Как сказываются годы и даже десятилетия на тексте, который был задуман как свидетельство о беспокойных, суровых и спешных обстоятельствах его сочинения и публикации?
Каждое утро до суда и каждый вечер после я буду подолгу принимать душ, потому что только в душе смогу побыть наедине с собой. В кабинке я буду опускаться на колени и плакать под струями воды, молиться о том, чтобы мне полегчало, чтобы эта утрата и всё это дурное время прошли надо мной, сквозь меня, как черная буря над великой равниной. А великая равнина — это моя душа. Не при ком-то, но и не сама по себе — душа, где ни света, ни мрака, ни уж точно господа, а лишь простор, бессмертие и свобода. Свернувшись мокрым клубочком на кафельном полу, я услышу собственные слова будто бы со стороны: Что-то внутри меня умирает. Я больше не знаю, с кем говорю.