“Как прекрасна воля, – думал он, лёжа с закрытыми глазами и прислушиваясь к непрерывной руладе жаворонка, – как хорошо быть свободным и жить по законам свободы воли. Наверное, нет на свете ничего хуже рабства, страшнее зависимости от воли другого человека. Ещё страшнее быть рабом собственных обстоятельств, положения, мнения большинства… И как радостно сознавать, что ты свободен. Что ты волен просто встать, бросить всё и идти куда глаза глядят или вот так лежать, слушая крохотную птицу…”
Постоянно, ежеминутно она хотела нового, она жгла огонь нашей любви, бросая в него все новое и новое, ибо только новое могло поддерживать пламя. А теперь ей нечем кормить огонь. Все сожжено, и нового нет больше…
Лидия Константиновна, кто вам говорит, что мы устали? – начал Красновский, но Надежда Георгиевна цепко взяла его под руку:
– Я, я говорю, что ты устал. Очень устал.
Пётр Игнатьевич беспомощно улыбнулся, разведя руками.
От этого не умирают! – порывисто обнял её Роман. – Это свобода! А она не даст умереть!
– Ты уверен? – спросила она.
– Да, да! И умоляю тебя, всегда верь свободе, доверяй ей! Она прекрасна, она всем платит благодатью за веру, за преданность! Обещай мне, что ты будешь верна свободе! Обещай!
От этого не умирают! – порывисто обнял её Роман. – Это свобода! А она не даст умереть!
– Ты уверен? – спросила она.
– Да, да! И умоляю тебя, всегда верь свободе, доверяй ей! Она прекрасна, она всем платит благодатью за веру, за преданность! Обещай мне, что ты будешь верна свободе! Обещай!
От этого не умирают! – порывисто обнял её Роман. – Это свобода! А она не даст умереть!
– Ты уверен? – спросила она.
– Да, да! И умоляю тебя, всегда верь свободе, доверяй ей! Она прекрасна, она всем платит благодатью за веру, за преданность! Обещай мне, что ты будешь верна свободе! Обещай!
Ему было так хорошо, что в душе его вдруг возникла и укрепилась некая самостоятельная часть его Я, от радости сомневающаяся в реальности случившегося и продолжающегося чуда, и он, уверовавший всем сердцем в подлинность этого чуда, ежесекундно доказывал этой сомневающейся части подлинность всего происходящего, заставляя её смотреть на всё своими верящими глазами, давая тем самым душе новый приток радости.
Петра Чернова и пошёл к церкви. Роман вошёл в церковь
Русские! Как хорошо, что все – русские, – восторженно думал Роман, сходя на землю и подавая руку жене. – Я русский, и она русская
Картина, которую собирался написать Роман, называлась “Закат” и должна была передать то неповторимое мгновение, когда любимый пейзаж озаряется неизбежно исчезающим солнцем, а слабеющий луч скользит по кустам, верхам деревьев, кресту колокольни, словно навсегда прощаясь с ними. Передать это прощание солнца с природой Роман готовился все эти четыре месяца. Раньше это казалось ему невероятно трудным, более трудным, чем увидеть “нетварный” свет, каждый эскиз ему чем-то не нравился, он постоянно заменял старые новыми, а потом – наоборот, и никогда