Я стараюсь не двигаться, словно так на мгновение мне удастся остановить время.
В конце концов, мы горюем не только по людям, много для нас значившим. Мы оплакиваем все, что когда-то играло роль в нашей жизни, все, что когда-то влияло на то, как мы видим или хотим видеть себя, на что надеемся и к чему стремимся.
Время потерь — это время, когда не хочется быть; когда боль уходит, только если кончаются силы. Но где их черпать? Пожалуй, будем из воздуха.
Не могу поверить, насколько прекрасным, невероятно прекрасным может быть мир, и хочу хотя бы не терять способность видеть это
Мне кажется, защита от скорби превратилась у меня в своего рода инстинкт, в modus operandi определенных этапов жизни. Иногда я словно не способен проститься и лишь мучительно пробираюсь сквозь череду прощаний — незавершенных, неоплаканных. Вместо того чтобы выполнять известные задачи скорби, сформулированные Фрейдом, — признать реальность утраты, выразить возникшие чувства, примириться с новой реальностью жизни и пересобрать себя, — я будто принимаю решение: вот, что-то завершилось. Я убеждаю себя: не стоит оглядываться назад, отныне главное — двигаться дальше. Я могу возвращаться к этой защите, которую практиковал десятилетиями, почти как лунатик. Регулярно принимаю решение не заглядывать в прошлое и беру на себя бремя того, что подавлял. Цепляясь за мнимое отсутствие горя, платишь за это непреходящей онемелостью
Никого из нас не минует боль скорби. Это одно из базовых условий человеческого бытия, часть становления нашего Я, нашей человечности.
Когда мы теряем любимого человека или лишаемся социальных гарантий, уверенности и убеждений, когда вдруг исчезает что-то для нас очень важное, какой-то частью себя мы всегда осознаем: кто-то или что-то оставляет после себя пустоту. Мы знаем, что никогда больше не испытаем того, что испытывали с этим человеком или в тот период жизни. Что человек и время неповторимы, в истинном смысле этого слова. И даже если жизнь продолжается, то, что приходит на смену большим потерям, не заменяет утраченного. Скорбь — это всегда переживание окончательности. Возможно, наряду с болью есть в этом и особая форма утешения: со смертью и бренностью не договориться.
Смерть, упадок и гибель можно эстетизировать, только если любуешься ими через защитное стекло, находясь в тепле и сухости, а твои благополучие и надежность держат объект эстетизации на безопасном расстоянии
Мне невыносимо, если кто-то уменьшает, обобщает мое горе... его у меня словно крадут
Всеми возможными способами вытеснять смерть из реальности нашей жизни стало в истории культуры общим местом. Это не обязательно плохо само по себе. Но в известной мере мы утратили и значительную часть способности скорбеть. Разучились справляться с собственным горем и с горем других людей. По словам психотерапевта Джулии Самюэль, наш век проникнут верой в возможность все обратить вспять, улучшить или хотя бы использовать как отправную точку, чтобы начать все заново. Общество осуждает скорбящих, которые обособляются от мира, тем самым демонстрируя свою ранимость, и поощряет тех, кто проявляет силу, быстро смиряется с горем и живет дальше. Однако именно такое поведение должно нас беспокоить, поскольку в конечном итоге оно свидетельствует лишь о том, что человек становится невосприимчивым к своему горю — зачастую с катастрофическими последствиями