Я любила его так же, как и тебя, но если тебе моя любовь во благо — и будет во благо, то ему она была в тягость, так иные люди говорят Христу: я не просил тебя умирать за меня, спасибо тебе, брат, вот удружил.
она его любила, а он любил только прошедшее время, и лишь такое, что имело отношение к нему одному
и сама мысль о невозможности крика сделает происходящее свершившимся,
она остро переживала красоту кривых линий и разбега родинок по плоти.
— Если вырвать независимость, то что останется от театра? Если запрещать говорить то, что хочешь сказать, неужели все разрешенное к говорению сразу окажется ангельскими песнопениями?
Удивительно, насколько умные люди бывают ослеплены собственным умом, и поэтому их обгоняют менее умные люди.
вот огромные шкафы с корешками книг, с вытертой позолотой букв, берешь их в руки, листаешь — и чувствуешь запах читанности, запах скисшего ума;
Но счастья у вас не будет, счастье вообще не бывает там, где есть принуждение. Счастье — это родина свободы. Понимаете?
Есть что-то большее, чем твои хотелки, Софа. Вот передо мной сейчас стояли ребята из одиннадцатого «Б», клянчили четверки за практическую работу, но знаешь что? Попроси у самого себя, сделай так, чтобы убедить самого себя, и тогда тебе дано будет.
София невольно сжала челюсти, отец тоже раньше учил ее жизни, а мама-то как любила это, и где они теперь?
родители считали его ненормальным, хотя это они были больны, откровенно больны, а не он; они вообще когда-нибудь говорили друг другу, что чувствуют, или только бессмысленно перекидывались фразами: «Все хорошо, все замечательно!» — точно огромные человекоподобные кролики — тело человеческое, а голова кроличья, — и это они ему смеют говорить о том, что он не так живет, ни к чему не стремится, что художничеством переболеет и станет таким же скучным, как они, перестанет восхищаться этим миром, перестанет пить его из горла взахлеб, трепетать от его красоты по-осиновому, так?