Она окаменела лицом, кивнула, а сердце над карманом халата заметно ударило в грудь — как котенок под дубленкой, когда сует мордочку, хочет выпутаться, найти воздух, а ты ему: сиди, дурачок, выпадешь, замерзнешь.
Смутный страх пощипывает сердце, хочется прижать ладонью, разгладить, успокоить.
— Ладно, — говорю потом Ленке, когда бежим на процедуры, — минтай-то еще понимаю, а чем овсянка не угодила?
(Ленка здесь в прошлом году была, не в эвакуации, просто так.)
— Ну как, там вроде как мальчик один сказал, что нельзя перловку есть, потому что иначе на войну попадешь.
— На какую еще войну? Кто — мы? И потом, это не перловка была, овсянка.
— Один хрен. Не знаю, на какую войну. А только перловка и верно мерзкая, жесткая. В зубах застревает даже. И все равно, что не перловка, один черт — каша