Внутренне она то бледнела, то краснела от мысли, что оказалась вовлечена в чужую игру, а это было несомненно; вся атмосфера, нарочитая как бы непреднамеренность были на ее вкус слишком явными и безвкусными. Все эти мелочи, лица, руки, бриллианты женщин, обрывки разговоров, имена, долетавшие через стол, форма вилок, порядок расстановки цветов, манеры слуг, стены комнаты – все было элементами декорации; она с пронзительной ясностью и остротой воспринимала этот спектакль и осознавала логику своего восприятия. Казалось, она никогда еще не испытывала столь обостренных реакций, доводивших ее до дрожи; ее чувствительность была чрезмерной, лишавшей комфорта; например, ей ужасно хотелось сократить количество знаков, поступавших со всех сторон, научиться быть такой же закрытой и спокойной, как эта прекрасная племянница хозяйки, поразившая ее значительностью и блистательной недоступностью.
Три женщины непрестанно следили за ним, и это отнюдь не облегчало его положение; они устанавливали правила – вовсе не жестокие, но непреложные. Он не мог уехать в Англию и не превратиться в чудовище. Он не мог и помыслить о том, чтобы провести эти две недели в Венеции с Кейт и не превратиться в чудовище. Он не мог сделать вид, что не понимает указаний и намеков миссис Лаудер, и не превратиться в чудовище. И любые попытки противостоять кризису означали бы его капитуляцию и потерю лица как джентльмена, ведь это наносило непоправимый вред бледной и несчастной бедняжке Милли, временной владелице величественного старинного палаццо и подательнице гостеприимства и очарования, которым нельзя было противостоять, от которых нельзя было отказаться.
Как приятно быть прекрасным принцем, радоваться и гордиться, жить красиво и счастливо, слушаться своих порывов и не знать этой острой боли и неопределенности.
Ему хотелось быть щепетильным, он силился понять, что делает сейчас. Если бы не это ощущение внутренней фальши, смог бы он не испытывать острую тоску по своей подруге? Он сказал себе, что никого не обманывал, не произносил лжи. Ответственность ложится на него лишь тогда, когда он сам совершает некий поступок. Однако сложность состояла в том, чтобы найти границу между действием и бездействием: и эта тонкая грань была в его сознании, в его отношении. С некоторой тревогой он отметил, что можно действовать, не произнося особых слов. «Если я нравлюсь тебе, потому что ты думаешь, что я не нравлюсь ей, это неправда; она обожает меня!» – вот это были бы правильные слова, но произнести их он был не в силах.
Обращаясь к тем, кто книгу уже читал, романист предлагает то, что сегодня принято называть «спойлерами» (причем весомыми), а с другой стороны, не объясняет детали, полагая, что читатель предисловия и так все это знает. Однако начинать с предисловия не стоит – скорее всего, им нужно закончить знакомство с историей.
Мощнее любого сомнения действует на нас ощущение, что мы ясно и глубоко понимаем помыслы наших друзей.
Она не планировала самоубийство; она выбрала для себя гораздо более тяжелый путь; это стало ясно из того, как смотрела она в пропасть и дальше, на мир.
Он пристально посмотрел на нее, и чего бы ни ждали от нее все окружающие, которые никак не могли оставить ее в покое, ей хотелось, чтобы его взгляд длился вечно. Что бы ни случилось в дальнейшем, она хотела сохранить такие моменты в памяти, сберечь их для себя, как драгоценность, и это казалось ей самой необычным, словно она могла обладать его взглядами, унести их с собой, наслаждаться ими в уединении, и эти сокровища доставались ей так легко, она ничем не расплачивалась за них.
На какое-то мгновение, пристально вглядываясь в глаза своего отражения, она едва не потерялась в мыслях о том, как повернулось бы все, будь она мужчиной. Она бы обладала именем – драгоценным именем, которое ей так нравилось, – несмотря на ущерб, нанесенный ему отцом, оно еще чего-то стоило.
Зачем приводить в столь мощное движение нескольких людей, заставлять их готовиться к интересному и полезному путешествию лишь для того, чтобы все рассыпалось в прах – без повода, без видимой причины превратилось в ничто?